К АДМИРАЛУ ЭССЕНУ
 
  (март 1915)
 
 
  - Господа, подъезжаем!
  - Проводник, зовите, носильщика к нам в купе!
  - Как прикажете, мадам! Господа, подъезжаем, скоро вокзал!
   - Батюшка, я сниму ваш саквояж с полки! Не извольте беспокоиться.
   - Ревель, господа, Ревель! Подъезжаем!
   Голоса в коридоре вагона становились все громче. В дверь купе постучали, затем в небольшом проеме показалась голова проводника:
  - Через десять минут Ревель, вокзал, Ваше высокоблагородие!
  Илья Иванович поднялся с кожаного дивана, застегнул верхнюю пуговицу кителя и, приподняв подбородок, зацепил два крючка на воротнике стойкой со свежим подворотничком. "Хм, "высокоблагородие", выше бери - "Ваше превосходительство"! Так-то, паря", - как обычно, про себя, подал он ответную реплику. На глаза ему попалось длинное узкое зеркало на стенке купе. И вновь - уже в который раз за последнюю неделю - Стрельцов узнавал и не узнавал собственное отражение. Это ведь его лицо с карими глазами и аккуратно постриженной щеточкой седых усов. А дальше все, как будто, чужое: с зеркальной поверхности смотрел флотский офицер в синем кителе с нагрудными карманами и погонами, золотое поле которых прорезали два красных просвета без звезд - полковника военно-морского ведомства. Черные форменные брюки навыпуск и черные штиблеты с прорезиненными вставками на щиколотках. Не привык Илья Иванович к своему новому обличью, никак не привык.
  К знакомым ему форменным атрибутам можно отнести лишь витые шнуры аксельбантов на правом плече, да золотые царские вензеля на погонах - знаки офицера Генерального Штаба. В такой блестящей военной мишуре полковнику нередко приходилось являться на дежурство в огромное здание, полукругом охватывающее Дворцовую площадь. Императорского Генерального Штаба полковник по табели о рангах был равен армейскому генерал-майору, и стоял выше строевого полковника или корабельного капитана 1 ранга. Потому и "превосходительство", а не "высокоблагородие", как привычно считают люди неосведомленные. Но, говоря честно, Стрельцов по складу характера мало обращал внимание на условную разницу в рангах. И мысленно поправил ошибившегося проводника в вагоне только ради привычки к порядку.
  Вздохнув, он надел черное пальто, застегнул золоченые пуговицы с якорями, а потом надел фуражку с узким козырьком и флотской кокардой. При этом сдвинул ее чуть набок вправо, как привык носить форменный го-ловной убор со времен учебы в кадетском корпусе. Мелькнула мысль, а хорошо бы сейчас влезть в просторную теплую куртку, да в шерстяные брюки-гольф с гетрами и любимыми английскими ботинками, да вместо черной фуражки нацепить кепи из букле... Но, наряд Ильи Ивановича, обычный для улиц Петрограда и прочих мировых столиц, где ему приходилось бывать по делам служебным, покоился на дне чемодана. Не до него пока: полковнику сегодня впервые придется представляться по всей форме в штабе Балтийского флота. Так что, надо привыкать к этому образу!
  Поезд несколько раз с металлическим лязгом дернулся и застыл у перрона. Окна вагона за ночь покрылись ледяной корочкой и налипшими косицами снега, сквозь слепое стекло можно было определить, что снаружи разливаются белесые утренние сумерки. Илья Иванович неторопливо покинул купе, где весь путь из Петрограда пребывал в одиночестве, и влился в вереницу пассажиров, двигавшихся по длинному коридору на выход из вагона. Портфель с документами нес с собой, а два объемистых чемодана оставил в купе: знал, что его встретят. В служебном тамбуре расторопный проводник помогал аккуратно ступить на перрон, не дай бог, кто-то поскользнется. Стрельцов кивнул ему на прощанье и сделал широкий шаг из вагона. Заснеженный перрон расчищали скребками несколько вокзальных рабочих. Встречавших у вагона оказалось немного, мимо их темных фигур торопливо двигался молодой морской офицер. Он остановился в двух шагах от Ильи Ивановича и отчетливо доложил:
   - Мичман Арцишевский, дежурный офицер штаба флота. С прибытием в Ревель, Ваше превосходительство! Николай Оттович распорядился встретить Вас и проводить сразу к нему.
  - Стрельцов, - кратко представился полковник, поблагодарил и по-здоровался за руку. Они немного отошли в пустынную часть перрона. Оглядевшись, Илья Иванович поинтересовался:
  - Пожалуй, нам пешком идти не очень далеко? Я в Ревеле-то прежде не бывал, но немного ориентируюсь и полагаю, что морской порт и военная гавань здесь рядом, не так ли?
  - Точно так. Через полчаса можем быть на борту "Рюрика", где ад-мирал держит флаг. Позвольте, я быстро распоряжусь по поводу вашего багажа, и мы отправимся на причал.
   Мичман скорым шагом удалился в сторону станционных построек и нагнал Илью Ивановича у выхода в город.
  Оба офицера привычно в ногу зашагали вдоль домов по узким мощеным улицам древнего города. Хмурое мартовское утро так и не расщедрилось добавить ярких весенних красок в блеклый городской пейзаж. Закончились темно-серые стены домов и появились силуэты деревьев парка, черневшие на фоне сугробов пожухшего снега. По расчищенным дорожкам Стрельцов и Арцишевский спустились к шумной предпортовой улице, где в разные стороны катились груженые телеги и автомобили, поодиночке и группами деловито сновали люди. На одной из кирпичных стена белела крупными буквами надпись с указателем-стрелкой "Sadamа". Илья Иванович вспомнил - "сатама" по-фински - это порт. Значит, скоро они окажутся у цели.
  Молодому спутнику явно не терпелось расспросить столичного гостя о новостях:
  - Ваше превосходительство, как там, в Петербурге, простите, в Петрограде? Что нового? Почти год, как я оттуда уехал.
  - Есть, перемены в столице, есть. У меня в последнее время создалось впечатление, что Петроград позеленел, несмотря на зиму. Он как бы закутался в ткань защитного цвета. По проспектам маршируют воинские команды в форме ... этого, как его... Да - цвета хаки. Многие штатские из числа чиновников и прочих господ сменили партикулярное платье на полувоенную форму, щеголяют ныне в защитных френчах и галифе. Да и женщины, даже знатных фамилий, работают теперь в военных госпиталях и носят зеленые платья сестер милосердия. У меня младшая дочь, студентка института, оставила учебу и поступила служить в гарнизонный госпиталь на Садовой. Дома вижу ее редко, но сменное форменное платье висит у нее на стуле, как напоминание о войне. Зеленый цвет повсюду!
  - А, что же, наших флотских не осталось на Невском?
  - Моряки, мичман, сейчас либо в Кронштадте, либо по флотам разъехались из столицы. В Адмиралтействе, "под шпицом", один министр Григорович с несколькими адмиралами, да горсткой штабных "каперангов" обретается. Но они черной формой петроградскую картину не меняют. Мало их, незаметны флотские на улицах. Должно быть, в служебном транспорте разъезжают. А, впрочем, не знаю...
   Фраза осталась не законченной. Между двумя пакгаузами из красного кирпича показались распахнутые настежь ворота. Офицеры миновали их и пошли по территории порта, где вокруг забурлила жизнь, присущая только этим особенным частичкам суши. В порту, находясь на земной тверди, можно ощущать себя уже среди морских волн. Они мягко плещутся совсем рядом, а то и шумно бьются о стенки причалов, разлетаясь в брызгах. Резко вскрикивают чайки, птичьим апломбом подчеркивая, что сухопутной жизни здесь приходит конец. Легкие заполняются морским воздухом, от которого веет солью, водорослями, углем и нефтью, сожженными в корабельных топках. Да и сами корабли, стоящие в порту, показывают своим гордым видом, что ненадолго задержатся у пирсов, а выпутаются из привязи швартовых канатов и полетят на простор.
  Стрельцов вопросительно взглянул на провожатого, а тот понимающе указал ладонью в перчатке на серую трехтрубную громадину, навалившуюся мощным стальным бортом на портовый причал метрах в ста от них. Прозвучало лишь одно слово:
  - "Рюрик"!