Запоздало,  но  аппетитно  позавтракав в  непривычно пустынном просторе
столового зала,  Юрий Ливитин вышел из корпуса в  отличном настроении.  День
расстилался перед ним ровными торцами праздничного города.  Он  пошел было к
трамвайной остановке,  но,  с досадой вспомнив,  что трамваи так и не ходят,
остановился в раздумье.  Зевавший в стороне извозчик тотчас подобрал вожжи и
подкатил к нему, наклоняясь с козел:
     - Прикажите, вашсиясь, прокачу?!
     Ливитин посмотрел на дутые шины с опаской: лихач был из тех, что обычно
стоят на Невском,  и сюда,  на Васильевский остров,  его занесла,  очевидно,
волна сегодняшних торжеств. Такие брали втридорога.
     - Литейный, возле Бассейной, - сказал он нерешительно.
     - Зелененькую извольте, вашсиятельство!
     - Обалдел, дурак, - сказал Ливитин с сердцем и пошел вперед.
     - Два с полтиной, ради союзничков, вашскородь!
     - Восемь гривен...  -  начал было Юрий,  оборачиваясь к нему,  но вдруг
замолк: шагая журавлем, помахивая ему рукой, сзади поспешно нагонял его граф
Бобринский.  Палаш его,  длинный,  как  он  сам,  стучал по  панели,  брякая
спущенным в  ножны для  звона гривенником.  Неужели он  слышал эту мещанскую
торговлю с извозчиком?.. Юрий смутился.
     - Ливитин,  вам  в  какую сторону?  Прихватите меня,  -  попросил граф,
подходя.  -  На Литейный?  Отлично... Ну, ты, борода, давай!.. Позвольте мне
справа?
     - Ради бога, - ответил Юрий тоном хозяина.
     Они сели, уперев палаши в скамеечку для ног.
     - Вот удачно,  а то представьте положение:  дома не знают, что милостью
начальства я в Петербурге, да и звонить бесполезно, отец, наверно, с утра из
автомобиля не выходит, а мамахен, вероятно, и лошадей забрала, а тут вдруг -
ни одного извозца!.. Смотрю, а вы около этого размышляете...
     - Меня это украшение уж очень смутило,  -  соврал Юрий,  кивая на дугу:
два  трехцветных  флажка  были  привязаны  к   ней,   развеваясь  при  езде.
Бобринский, выглянув на них из-за спины извозчика, рассмеялся:
     - И тут альянс,  подохнуть негде! Черт с ними, с флагами, поедем, как в
деревне на свадьбу!
     Лихач с  места взял крупную рысь,  покрикивая на  публику,  запрудившую
мостовую.   Дамы  отшатывались,   подбирая  длинные  платья;   офицеры,   их
сопровождавшие,  недовольно отвечали на небрежное козыряние гардемаринов. На
мосту  по-прежнему стояла густая толпа,  наблюдая снующие между  пристанью и
французскими миноносцами катера. Гостей свозили на парадный обед: офицеров -
в Думу, матросов - в Народный дом.
     - Вот так ведь и будут зевать до ночи, - сказал Бобринский, откидываясь
на  пружинных подушках сиденья.  -  Удивительно падкий  до  зрелищ народ!  И
отчего это петербуржцы по  всякому поводу устраивают толпу,  вы  не  знаете?
Лошадь упала -  толпа,  маляр дом красит -  толпа,  студент с красным флагом
прошел  -  толпа...  По-моему,  оттого,  что  у  нас  очень  мало  публичных
развлечений,  а потому всякий пустяк превращается в событие.  Отец правильно
говорит:  толпе нужно немного -  хлеба и зрелищ,  а потому, мол, надо почаще
устраивать крестные ходы и парады...
     - А  хлеб?  -  спросил Юрий,  тонко улыбнувшись.  Отец  Бобринского был
черносотенным думским депутатом,  и  Юрий  хотел  своим язвительным вопросом
показать, что он сам тоже не лыком шит.
     - А хлеба, дорогой мой, в России на всех не хватает, это ни для кого не
секрет,  -  засмеялся Бобринский.  -  Впрочем,  сегодня зеваки кстати: пусть
французы принимают их за народное ликование...  Эй,  дядя,  лево на борт, по
набережной повезешь! Прокатимся, посмотрим, что у посольства, правда?
     Юрий не успел еще согласиться, как извозчик обернулся:
     - Нельзя по набережной, вашсиясь, не пущают...
     - Как не пускают, что за вздор?
     - Полиция не пущает. Околоточный вчерась объявлял на дворе, собственным
выездом только можно,  а  кто  ежели  с  жестянкой -  так  потом красненькую
штрафу.
     - Ну, черт с тобой! А по Невскому можно?
     - По Невскому можно, отчего нельзя? Где ж тогда ехать, коль по Невскому
нельзя?.. Нельзя, где резидента возят. Объявляли, что бомбы опасаются.
     - Вот дуб!  -  искренне восхитился Бобринский.  - А кому ж в него бомбы
кидать? Что он кому сделал?
     - Что сделал,  кто его знает,  а только опасаются, - сказал извозчик, с
удовольствием поддерживая разговор.  -  Время-то вон какое:  бастуют кругом,
трамвай -  и тот стал, тут только поглядывай... Найдется кому бомбу бросить!
Околоточный сказывал - немецкие шпиены.
     - Il  a  raison,  cet homme*,  -  сказал Бобринский и  продолжал дальше
по-французски.
     ______________
     * Он прав (фр.).

     Юрия мгновенно кинуло в пот; французские его познания были не слишком -
ровно в меру,  чтоб читать без словаря пикантные романы. Однако,  прикрывая
напряженное внимание рассеянной улыбкой,  он  все же сумел понять почти все,
что сказал граф Бобринский.  Тот передал установившееся в свете мнение,  что
все эти длительные забастовки были организованы Германией.
     - Вы  понимаете,   она  озабочена  нашей  позицией  в  этом  сараевском
скандале...  Война на носу,  дорогой мой,  более,  чем когда-либо.  Им важно
теперь подорвать наше внутреннее спокойствие.  Отец говорит,  что мы танцуем
сейчас на острие меча:  слева -  революция,  справа -  война. Но благодарите
бога за приезд Пуанкаре,  между нами говоря,  государь до его приезда сильно
колебался в вопросе войны. Твердая помощь Франции как нельзя более кстати...
А  на  Пуанкаре безусловно охотятся.  Знаете,  ведь  раут в  Елагином дворце
отменен.
     - Неужели?  -  удивился Юрий,  хотя он ниоткуда не мог знать, что такой
вечер вообще предполагался.
     - Как же, отменен! Вендорф упросил. Он сказал, что до посольства у него
городовых  хватит,   а   строить  из   них   забор   на   шесть   верст   по
Каменноостровскому -  выше его  сил  и  возможностей...  Конечно,  он  прав:
Германия не пожалела бы денег за удачный выстрел, чтобы развалить эти флажки
(Бобринский кивнул на дугу) в разные стороны...
     - Наши страны связаны не чувствами,  а золотом, и потому ничто не может
нас поссорить,  ибо золото прочнее чувств,  -  медленно сказал Юрий,  слегка
волнуясь, что произносит по-французски такую длинную и изящную фразу.
     Бобринский взглянул на него с одобрительным удивлением.
     - А!  -  сказал он глубокомысленно. - Это очень глубоко... Вы намекаете
на займы?
     Юрий  решительно ни  на  что  не  намекал.  Фраза эта  была вычитана им
недавно в скабрезном французском романе,  и там ее говорила циничная кокотка
своему ревнивому любовнику-вору.  Но  Юрий  никак  не  мог  придумать ответа
по-французски  и  воспользовался  фразой,  заменив  в  ней  словом  "страны"
неподходящее к случаю "сердца".  Он не совсем понял, что собственно поразило
Бобринского, и многозначительно улыбнулся в ответ, поспешив, однако, перейти
на русскую речь.